Начало июня. Ивлев едет в дальний край своего уезда. Сначала ехать приятно: тёплый, тусклый день, хорошо накатанная дорога. Затем небо затягивают тучи. и Ивлев решает заехать к графу, деревня которого как раз по дороге. Старик, работающий возле деревни, сообщает, что дома только молодая графиня, но Ивлев всё-таки заезжает.

Графиня в розовом капоте, с открытой напудренной грудью курит, часто поправляя волосы и до плеч обнажая свои тугие и круглые руки. Все разговоры она сводит к любви и, между прочим, рассказывает про своего соседа, помещика Хвощинского, который умер нынешней зимой и всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей ещё в ранней молодости.

Ивлев едет дальше, думает, что за человек был помещик Хвощинский, и хочет взглянуть «на опустевшее святилище таинственной Лушки». По рассказам стариков-помещиков, Хвощинский когда-то слыл в уезде за редкого умницу, но влюбился - и всё пошло прахом. Он затворился в комнате, где жила и умерла Лушка, и больше двадцати лет просидел на её кровати...

Вечереет, за лесом показывается Хвощинское. На мрачном крыльце усадьбы Ивлев замечает миловидного молодого человека в гимназической блузе. Свой приезд Ивлев оправдывает желанием посмотреть и, возможно, купить библиотеку покойного барина. Молодой человек ведёт его в дом, и Ивлев догадывается - он сын знаменитой Лушки.

На вопросы молодой человек отвечает поспешно, но односложно. Он страшно рад возможности дорого продать книги. Через полутёмные сени и большую переднюю он ведёт Ивлева в холодный зал, занимающий почти половину дома. На тёмном древнем образе в серебряной ризе лежат венчальные свечи. Молодой человек говорит, что «батюшка их уже после её смерти купили... и даже обручальное кольцо всегда носили...».

Из зала они идут в сумрачную комнату с лежанкой, и молодой человек с трудом отпирает низенькую дверь. Ивлев видит каморку в два окна; у одной стены стоит голая койка, у другой - библиотека в двух книжных шкафчиках.

Ивлев обнаруживает, что библиотеку составляют очень странные книги. Мистические романы и сонники - вот чем питалась одинокая душа затворника. На средней полке Ивлев находит очень маленькую книжечку, похожую на молитвенник, и потемневшую шкатулку с ожерельем покойной Лушки - ниткой дешёвеньких голубых шариков.

При взгляде на это ожерелье, лежавшее на шее некогда столь любимой женщины, Ивлевым овладевает волнение. Он осторожно ставит шкатулку на место и берёт за книжечку. Это оказывается прелестно изданная почти сто лет назад «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым». Молодой человек считает её самой дорогой книгой в библиотеке.

Ивлев медленно листает «Грамматику». Она делится на маленькие главы: «О красоте», «О сердце», «Об уме», «О знаках любовных»... Каждая глава состоит из коротеньких и изящных сентенций, некоторые из которых деликатно отмечены пером. Затем идёт «изъяснение языка цветов», и опять кое-что отмечено. А на чистой страничке в самом конце мелко, бисерно написано тем же пером четверостишие. Молодой человек с деланной усмешкой объясняет: «Это они сами сочинили...».

Через полчаса Ивлев с облегчением прощается с ним. Из всех книг он за большие деньги покупает только эту книжечку. На обратном пути кучер рассказывает, что молодой Хвощинский живёт с женой дьякона, но Ивлев не слушает. Он думает о Лушке, о её ожерелье, которое оставило в нём сложное чувство, подобное испытанному им в одном итальянском городке при взгляде на реликвии святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь!» - думает Ивлев и перечитывает стихи, написанные пером на чистой странице «Грамматики любви»: «Тебе сердца любивших скажут: „В преданьях сладостных живи!“. И внукам, правнукам покажут сию Грамматику Любви».

Рассказ «Грамматика любви» Бунина был написан в 1915 году. Как и большинство произведений писателя, книга посвящена любви. Это была излюбленная тема всего творчества Бунина, который мог, как никто другой, показать всю многоликость и многогранность этого чувства.

Главные герои

Ивлев – помещик, мужчина средних лет, которого глубокого поразила история любви Хвощинского к Лушке.

Другие персонажи

Графиня – молодая незамужняя девушка, чьи мысли заняты только любовью.

Хвощинский – покойный помещик, который в своей жизни страстно любил только одну женщину – Лушку.

Лушка – горничная Хвощинского, которая, по преданию утопилась двадцать лет назад.

Молодой Хвощинский – юноша, сын помещика Хвощинского и Лушки, привлекательный молодой человек.

В начале июня помещик Ивлев отправился « в дальний край своего уезда ». Поначалу поездка его радовала – стоял теплый летний день, пронизанный ароматами разнотравья и пением жаворонка. Но вскоре « погода поскучнела, со всех сторон натянуло линючих туч» , стал накрапывать мелкий дождик. Чтобы не оказаться посреди поля под проливным дождем, Ивлев решил заехать к знакомому графу, жившему неподалеку. От старика-пахаря он узнал, что « дома одна молодая графиня », однако это не остановило его.

Графиня встретила гостя в открытом платье с глубоким декольте и напудренной грудью. « Она курила, глубоко затягиваясь », и все разговоры неизменно сводила к любви. В разговоре графиня упомянула « своего близкого соседа, помещика Хвощинского» , умершего нынешней зимой. Всю жизнь от страдал от любви к горничной Лушке, которую буквально боготворил.

Ивлев продолжил свой путь, и « дождь разошелся уже по-настоящему ». Задумавшись о судьбе Хвощинского, он решил навестить « опустевшее святилище таинственной Лушки». Ивлев хотел для себя выяснить, был ли он сумасшедшим или просто заложником роковой страсти.

« По рассказам стариков-помещиков » Хвощинский когда-то имел славу редкого умницы. Но, как гром среди ясного неба, свалилась на него эта любовь к Лушке, « потом неожиданная смерть ее », и жизнь мужчины пошла наперекосяк. Он затворился в комнате, где жила и умерла его возлюбленная, и « больше двадцати лет просидел на ее кровати ». Хвощинский « не только никуда не выезжал, а даже у себя в усадьбе не показывался никому ».

На крыльце неухоженной усадьбы стоял симпатичный « молодой человек в серой гимназической блузе », с удивлением рассматривая нежданных гостей. Ивлев понял, « это и есть сын знаменитой Лушки », и свой внезапный приезд он объяснил юноше тем, что « хочет посмотреть и, может быть, купить библиотеку » Хвощинского.

В разговоре молодой человек смущался, говорил поспешно, но односложно, часто краснел. Было заметно, что он очень обрадовался возможности продать книги. Когда Ивлев вскользь упомянул о болезни его отца, юноша вспыхнул и заметил, что « они умственно нисколько не были больны », и это все досужие сплетни.

В той половине дома, где провел свои последние дни помещик Хвощинский, было очень холодно – здесь никто не жил, и помещение не отапливали. В зале Ивлев заметил возле образов венчальные свечи. На его нескрываемое удивление юноша со смущением ответил, что « они уже после ее смерти купили эти свечи… и даже обручальное кольцо всегда носили…». Он провел своего гостя в маленькую темную комнатку, в которой стояла лишь голая железная койка и два шкафчика с книгами.

Ивлев принялся рассматривать библиотеку покойного Хвощинского. Основу ее составляли романы и сонники – « вот чем питалась та одинокая душа, что навсегда затворилась от мира в этой каморке ». На средней полке Ивлев заметил тоненькую книжку и старую шкатулку, в которой находилось ожерелье Лушки – « заношенный шнурок, снизку дешевеньких голубых шариков ».

При взгляде на бусы женщины, которую столь сильно любили при жизни и после смерти, у Ивлева закружилась голова. Крохотной книжкой оказалась « Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым ». Юноша робко сказал, что не может продать ее, поскольку она была очень дорога для его покойного отца.

Ивлев попросил разрешения хотя бы посмотреть ее и, получив согласие, принялся ее медленно пролистывать. Книга делилась на небольшие главы, и каждая из них « состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций ». На последней чистой странице бисерным почерком было написано четверостишие, сочиненное Хвощинским.

Из всех книг Ивлев выбрал только одну – «Грамматику любви…», заплатив за нее большие деньги. По дороге домой кучер стал рассказывать, что молодой Хвощинский живет с женой дьякона, но Ивлев его не слушал. Все его мысли были заняты Лушкой и тем волнением, которое охватило его при виде ее скромного ожерелья. Эти чувства были похожи на те, что он испытал в Италии « при взгляде на реликвии одной святой ».

Ивлев осознал, что неизвестная ему Лушка, умершая двадцать лет назад, навсегда вошла в его жизнь. Достав «Грамматику любви…», он еще раз перечитал строки, написанные Хвощинским.

Тебе сердца любивших скажут:
«В преданьях сладостных живи!»
И внукам, правнукам покажут
Сию Грамматику Любви.

Заключение

В своем произведении Бунин подчеркивает, что самым ценным в жизни является любовь – искренняя, светлая, чистая. И далеко не каждый человек в состоянии пережить боль от ее утраты.

Краткий пересказ «Грамматика любви» будет полезен для читательского дневника и подготовки к уроку литературы.

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.6 . Всего получено оценок: 138.

Творчество Ивана Алексеевича Бунина, бесспорно, составляет одну из лучших страниц отечественной литературы. И хотя, не приняв советской власти, он эмигрировал на Запад и почти все свои произведения написал там, за что получил Нобелевскую премию, его произведения были и остаются по духу совершенно русскими.

Излюбленной темой его творчества по праву считается тема любви. Бунин стал создавать произведения о ней в начале своей писательской карьеры, но лучшие свои новеллы собрал впоследствии в знаменитый цикл «Тёмные аллеи». Постоянное обращение к этой теме иногда было импульсивным — в основе лежал необычный случай. Зато все вместе эти рассказы показали многогранность и многоликость любви. Но, пожалуй, самым первым произведением о любви можно считать рассказ «Грамматика любви» (1915), которому и будет посвящен анализ.

Уже само название рассказа парадоксально: слово «грамматика» переводится с греческого языка как «искусство читать и писать буквы». Таким образом, грамматика любви воспринимается как некий оксюморон, то есть «совмещение несовместимого». С другой стороны, в таком названии содержится как будто авторская ирония: разве можно научиться любить по каким-то учебникам?

Сюжет рассказа довольно прост: «некий Ивлев», как коротко называет его автор, случайно оказывается в разорившейся усадьбе. Ее хозяин, помещик Хвощинский, незадолго до этого умер, оставив о себе необычные слухи как об уездном чудаке, которого ждало блестящее будущее, карьера, но «вдруг свалилась на него эта любовь, эта Лушка», в итоге составившая смысл всей его дальнейшей жизни. Хвощинский влюбился в свою горничную Лушку, «всю жизнь был помешан на любви к ней», но, будучи дворянином, не мог вступить в брак с крепостной.

После рождения сына Лушка, по преданию, утопилась, а Хвощинский заперся в той комнате, где жила когда-то Лушка, и всю оставшуюся жизнь просидел затворником, читая книги. Очевидно, чтобы заглушить гнетущее чувство вины перед самим собой, он приобрел венчальные свечи и даже всю жизнь носил обручальное кольцо.

Узнав о смерти Хвощинского, Ивлев решает заехать в его имение, чтобы посмотреть на «опустевшее святилище Лушки». Не зная, как объяснить цель своего визита, он просит у сына Хвощинского, очень миловидного молодого человека, «черного, с красивыми глазами», посмотреть библиотеку, оставшуюся от отца. Герою важно решить для себя: «Что же за человек был этот Хвощинский? Сумасшедший или какая-то сосредоточенная на одном душа?»

Книги оказываются весьма специфического содержания: «Утренняя звезда и ночные демоны», «Размышления о таинствах мироздания», «Заклятое урочище». Герою становится ясно, «чем питалась та одинокая душа, что навсегда затворилась от мира в этой каморке». Но только одна «крохотная» книжечка привлекает внимание Ивлева. Это была «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым», изданная почти сто лет назад. Она состояла из небольших рассуждений о любви, некоторые были подчеркнуты рукой Хвощинского, а он, по словам его сына, держал ее ночью под подушкой.

Ивлев понимает, что для этого человека Лушка стала святыней. Все происходящее в этом мире он объяснял «лушкиным влиянием». И кажется, что Лушка умерла уже почти в незапамятные времена. «Грамматику любви», ставшую почти молитвенником, Ивлев покупает за дорогую цену, а вспоминая незамысловатое Лушкино ожерелье — «снизку дешевеньких голубых шариков», испытывает то же, что когда-то испытал в старинном итальянском городе, глядя на реликвии одной святой.

Именно тогда читателю и становится понятно, что Ивлев — главный герой рассказа. История помещика Хвощинского и его любимой Лушки потрясла его еще в детстве. В его представлении она стала легендой. Но увидев воочию это священное место, он понимает, что чужая, казалось бы, история любви стала частью и его жизни.

Таким образом, в рассказе подчеркивается, что любовь — это великая ценность. Она возвышенна, чиста и целомудренна. Но картину семейного благополучия, как часто это бывает у Бунина, читатель не увидит, потому что человек может испытать счастье лишь на мгновение, но это мгновение останется в душе навсегда.

«Грамматика любви» - новелла, созданная в 1915 году, приблизительно в то же время, что и такие произведения, как «Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание». Это небольшой рассказ. Речь в нём идёт о помещике, обезумевшем на почве любви к горничной. Впрочем, смысл произведения более глубок. Анализ и краткое содержание «Грамматики любви» представлены в сегодняшней статье.

Разговор с графиней

Некто Ивлев однажды отправляется в дальнюю дорогу. По пути заезжает в имение графа. В доме никого нет, кроме молодой хозяйки. Ивлев за чаем беседует с молодой графиней, и этот разговор вызывает в нём необъяснимое волнение. Молодая женщина всё больше говорит о любви, и между прочим рассказывает историю помещика Хвощинского, который не так давно скончался. Этот человек безумно любил свою горничную Лукерью, умершую в молодости.

Удивительная история

Ивлева удивляет история помещика, обезумевшего от любви. Он вырос в этих местах, ещё в молодости слышал, что Лушка (именно так звали возлюбленную Хвощинского ) было вовсе не хороша с тобой. Тем не менее после ее смерти помещик просидел двадцать лет на ее кровати. Он не выходил из дома, много читал. Причём , согласно рассказам старых помещиков, когда-то в своем уезде слыл человеком умным, деловым. Всё пошло прахом после того, как влюбился.

Любовь Хвощинского

Графиня говорит о Хвощинском с некоторым восхищением. Ивлев сперва скептически относится к любви, сделавшей умного, энергичного человека затворником. Но когда отправляется снова в дорогу, вдруг чувствует, что его непреодолимо тянет в поместье, где-то когда-то обитала загадочная Лукерья.

К слову, причина ее смерти неизвестна. Во всяком случае Бунин об этом ничего не говорит. Лишь извозчик Ивлева вдруг , указывая на пруд, говорит, что именно здесь когда-то утопилась Лукерья. Однако это только домыслы, слухи. Да и не имеет значения причина смерти. Ивлев заинтригован необыкновенной силой любви, которую могла вызвать в помещике простая женщина.

Библиотека покойного барина

Ивлев решает заехать в поместье Хвощинского . Предварительно придумывает повод для столь неожиданного посещения: он скажет, что его заинтересовала библиотека покойного барина и он хотел бы приобрести несколько его книг. Встречает Ивлева миловидный молодой человек в гимназической форме. Нежданный гость понимает, что это сын легендарной Лукерьи.

Молодой человек не прочь продать книги отца. Он тут же начинает расписывать их ценность, уверяет, что ничего подобного нигде приобрести нельзя. Содержание библиотеки Хвощинского довольно необычное. Здесь больше встречаются издания о мистике, волшебстве. Одна, правда, заинтересовывает гостя. Но молодой человек говорит, что эту книгу он ни за что не продаст. Отец читал ее на протяжении двадцати лет каждый день. И даже клал под подушку.

«Грамматика любви»

Именно так называется маленькая книжечка, похожая на молитвенник, которая так заинтересовала Ивлева. Внимание его привлекает также и шкатулка с ожерельем, принадлежавшим когда-то Лукерье. Это нитка дешевых голубых шариков, но в них есть какая-то сила, загадка.

Ивлев читает книгу, думает о Лукерье, о ее ожерелье. О сложных чувствах, от которых много лет страдал помещик Хвощинский . Ивлев понимает, что неизвестная Лушка навсегда вошла в его жизнь. Таково краткое содержание «Грамматики любви» Бунина. Сюжет произведения довольно прост. На прочтение уйдет две-три минуты. Однако простых историй о любви Бунин не сочинял.

Название

Грамматика - это строгая система правил. Любовь - чувство, существующее вне всяких законов. В чём смысл названия Бунина? Грамматика любви - это что? Писатель использовал несовместимые понятия, оксюморон. В переводе с греческого слово «грамматика» означает «умение читать, писать».

Можно подумать, книга, которую приобретает Ивлев, - это самоучитель по любви. Но разве можно научить человека любить? Разве это чувство не проявляется у каждого по-своему? Не существует учебников, которые бы обучали любви. Поэтому и название произведения Бунина звучит немного странно.

О чем рассказ «Грамматика любви» Бунина?

Произведения этого писателя раскрывают многогранность любви. Рассказ " Антоновские яблоки" в большей степени показывает любовь к жизни. " Легкое дыхание" - любовь к красоте. О чем рассказ «Грамматика любви»? Краткое содержание ответ на этот вопрос даст, но не полный. Это произведение о любви, которая сохраняется в человеческой летописи. Но в каждой новелле Ивана Бунина главное - не сюжет , а художественный язык, который передает многообразие оттенков человеческих чувств. Авторский стиль оценить при прочтении краткого содержания «Грамматики любви» нельзя.

Персонажи

Герой рассказа Ивлев, по сути, не является таковым. Главные персонажи - это Хвощинский и его возлюбленная Лушка , в чем можно убедиться даже после прочтения «Грамматики любви».

В округе повелось её звать Лушкой . Но быть может , для самого Хвощинского она госпожа Лукерья. Ведь то мощное чувство, которая она смогла в нём зародить, не имеет социальных ограничений. Оно рождается и крепнет, вне зависимости от каких бы то ни было условностей.

Ивлев - простой обыватель, которому свойственны определённые общественные установки. И только его нечаянное посещение усадьбы Хвощинского приоткрывает ему великую тайну бытия. Только в этом скромном поместье ему приходят мысли о том, что он видит редкую земную любовь. Ведь до этого посещения, он, как и все в округе, был уверен в безумии Хвощинского .

Книга Хвощинского

Как уже известно из краткого содержания «Грамматики любви» Ивана Бунина, герой меняет свое мнение о помещике после того, как ему в руки попадает книга покойного. Что же в ней необычного? Что так трогает путешественника? «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым» - само название книги уже восхищает. Оказывается, что важно быть взаимно любимым, и это не так уж и просто.

В этой книге есть очень примечательная глава. В ней представлена своеобразная классификация, согласно которой первенство отдаётся не женщине прекрасной , а женщине милой . Именно эта милая женщина становится путеводной звездой сердца мужчины. И пусть он будет любоваться красотой других женщин всю свою жизнь, душа его будет стремиться лишь к ней одной - милой, единственной и ненаглядной. Вот в этот момент, вероятно, у Ивлева и происходит озарение. Его недоумение по поводу столь яркой любви к «простой девке» скромной наружности рассеивается.

Пейзаж

Действие рассказа происходит на фоне увядающей природы, которую так чудесно описывает Бунин. Отсюда и несколько тоскливое, даже гнетущее настроение. Безрадостный пейзаж подчёркивает уход любви. Хвощинский - последний, кто был способен на настоящее чувство. Не зря графиня говорит о нем «он не чета теперешним».

Помещик покидает бренный мир. Но его беззаветное служение памяти возлюбленной, возможно, долго ещё будет бередить умы тех, кто был свидетелем нетривиальной истории. Свидетели наверняка передадут эту историю потомкам. Она ещё долгое время будет на слуху, поддерживая в людях огонёк надежды на то, что и к ним может прикоснуться великое чувство.

Любовь не имеет преград, никакие предрассудки не разрушит настоящее чувство - в этом главная идея произведения Ивана Бунина.

Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда. Тарантас с кривым пыльным верхом дал ему шурин, в имении которого он проводил лето. Тройку лошадей, мелких, но справных, с густыми сбитыми гривами, нанял он на деревне, у богатого мужика. Правил ими сын этого мужика, малый лет восемнадцати, тупой, хозяйственный. Он все о чем-то недовольно думал, был как будто чем-то обижен, не понимал шуток. И, убедившись, что с ним не разговоришься, Ивлев отдался той спокойной и бесцельной наблюдательности, которая так идет к ладу копыт и громыханию бубенчиков. Ехать сначала было приятно: теплый, тусклый день, хорошо накатанная дорога, в полях множество цветов и жаворонков; с хлебов, с невысоких сизых ржей, простиравшихся на сколько глаз хватит, дул сладкий ветерок, нес по их косякам цветочную пыль, местами дымил ею, и вдали от нее было даже туманно. Малый, в новом картузе и неуклюжем люстриновом пиджаке, сидел прямо; то, что лошади были всецело вверены ему и что он был наряжен, делало его особенно серьезным. А лошади кашляли и не спеша бежали, валек левой пристяжки порою скреб по колесу, порою натягивался, и все время мелькала под ним белой сталью стертая подкова. — К графу будем заезжать? — спросил малый, не оборачиваясь, когда впереди показалась деревня, замыкавшая горизонт своими лозинами и садом. — А зачем? — сказал Ивлев. Малый помолчал и, сбив кнутом прилипшего к лошади крупного овода, сумрачно ответил: — Да чай пить... — Не чай у тебя в голове, — сказал Ивлев, — Все лошадей жалеешь. — Лошадь езды не боится, она корму боится, — ответил малый наставительно. Ивлев поглядел кругом: погода поскучнела, со всех сторон натянуло линючих туч и уже накрапывало — эти скромные деньки всегда оканчиваются окладными дождями... Старик, пахавший возле деревни, сказал, что дома одна молодая графиня, но все-таки заехали. Малый натянул на плечи армяк и, довольный тем, что лошади отдыхают, спокойно мок под дождем на козлах тарантаса, остановившегося среди грязного двора, возле каменного корыта, вросшего в землю, истыканную копытами скота. Он оглядывал свои сапоги, поправлял кнутовищем шлею на кореннике; а Ивлев сидел в темнеющей от дождя гостиной, болтал с графиней и ждал чая; уже пахло горящей лучиной, густо плыл мимо открытых окон зеленый дым самовара, который босая девка набивала на крыльце пуками ярко пылающих кумачным огнем щепок, обливая их керосином. Графиня была в широком розовом капоте, с открытой напудренной грудью; она курила, глубоко затягиваясь, часто поправляла волосы, до плечей обнажая свои тугие и круглые руки; затягиваясь и смеясь, она все сводила разговоры на любовь и между прочим рассказывала про своего близкого соседа, помещика Хвощинского, который, как знал Ивлев еще с детства, всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей в ранней молодости. «Ах, эта легендарная Лушка! — заметил Ивлев шутливо, слегка конфузясь своего признания. — Оттого, что этот чудак обоготворил ее, всю жизнь посвятил сумасшедшим мечтам о ней, я в молодости был почти влюблен в нее, воображал, думая о ней, бог знает что, хотя она, говорят, совсем нехороша была собой». — «Да? — сказала графиня, не слушая. — Он умер нынешней зимой. И Писарев, единственный, кого он иногда допускал к себе по старой дружбе, утверждает, что во всем остальном он нисколько не был помешан, и я вполне верю этому — просто он был не теперешним чета...» Наконец босая девка с необыкновенной осторожностью подала на старом серебряном подносе стакан крепкого сивого чая из прудовки и корзиночку с печеньем, засиженным мухами. Когда поехали дальше, дождь разошелся уже по-настоящему. Пришлось поднять верх, закрыться каляным, ссохшимся фартуком, сидеть согнувшись. Громыхали глухарями лошади, по их темным и блестящим ляжкам бежали струйки, под колесами шуршали травы какого-то рубежа среди хлебов, где малый поехал в надежде сократить путь, под верхом собирался теплый ржаной дух, мешавшийся с запахом старого тарантаса... «Так вот оно что, Хвощинский умер, — думал Ивлев. — Надо непременно заехать, хоть взглянуть на это опустевшее святилище таинственной Лушки... Но что за человек был этот Хвощинский? Сумасшедший или просто какая-то ошеломленная, вся на одном сосредоточенная душа?» По рассказам стариков-помещиков, сверстников Хвощинского, он когда-то слыл в уезде за редкого умницу. И вдруг свалилась на него эта любовь, эта Лушка, потом неожиданная смерть ее, — и все пошло прахом: он затворился в доме, в той комнате, где жила и умерла Лушка, и больше двадцати лет просидел на ее кровати — не только никуда не выезжал, а даже у себя в усадьбе не показывался никому, насквозь просидел матрац на Лушкиной кровати и Лушкиному влиянию приписывал буквально все, что совершалось в мире: гроза заходит — это Лушка насылает грозу, объявлена война — значит, так Лушка решила, неурожай случился — не угодили мужики Лушке... — Ты на Хвощинское, что ли, едешь? — крикнул Ивлев, высовываясь под дождь. — На Хвощинское, — невнятно отозвался сквозь шум дождя малый, с обвисшего картуза которого текла вода. — На Писарев верх... Такого пути Ивлев не знал. Места становились все беднее и глуше. Кончился рубеж, лошади пошли шагом и спустили покосившийся тарантас размытой колдобиной под горку; в какие-то еще не кошенные луга, зеленые скаты которых грустно выделялись на низких тучах. Потом дорога, то пропадая, то возобновляясь, стала переходить с одного бока на другой по днищам оврагов, по буеракам в ольховых кустах и верболозах... Была чья-то маленькая пасека, несколько колодок, стоявших на скате в высокой траве, краснеющей земляникой... Объехали какую-то старую плотину, потонувшую в крапиве, и давно высохший пруд — глубокую яругу, заросшую бурьяном выше человеческого роста... Пара черных куличков с плачем метнулась из них в дождливое небо... а на плотине, среди крапивы, мелкими бледно-розовыми цветочками цвел большой старый куст, то милое деревцо, которое зовут «божьим деревом», — и вдруг Ивлев вспомнил места, вспомнил, что не раз ездил тут в молодости верхом... — Говорят, она тут утопилась-то, — неожиданно сказал малый. — Ты про любовницу Хвощинского, что ли? — спросил Ивлев. — Это неправда, она и не думала топиться. — Нет, утопилась, — сказал малый. — Ну, только думается, он скорей всего от бедности от своей сшел с ума, а не от ней... И, помолчав, грубо прибавил: — А нам опять надо заезжать... в это, в Хвощино-то... Ишь как лошади-то уморились! — Сделай милость, — сказал Ивлев. На бугре, куда вела оловянная от дождевой воды дорога, на месте сведенного леса, среди мокрой, гниющей щепы и листвы, среди пней и молодой осиновой поросли, горько и свежо пахнущей, одиноко стояла изба. Ни души не было кругом, — только овсянки, сидя под дождем на высоких цветах, звенели на весь редкий лес, поднимавшийся за избою, но, когда тройка, шлепая по грязи, поравнялась с ее порогом, откуда-то вырвалась целая орава громадных собак, черных, шоколадных, дымчатых, и с яростным лаем закипела вокруг лошадей, взвиваясь к самым их мордам, на лету перевертываясь и прядая даже под верх тарантаса. В то же время и столь же неожиданно небо над тарантасом раскололось от оглушительного удара грома, малый с остервенением кинулся драть собак кнутом, и лошади вскачь понесли среди замелькавших перед глазами осиновых стволов... За лесом уже видно было Хвощинское. Собаки отстали и сразу смолкли, деловито побежали назад, лес расступился, и впереди опять открылись поля. Вечерело, и тучи не то расходились, не то заходили теперь с трех сторон: слева — почти черная, с голубыми просветами, справа — седая, грохочущая непрерывным громом, а с запада, из-за хвощинской усадьбы, из-за косогоров над речной долиной, — мутно-синяя, в пыльных полосах дождя, сквозь которые розовели горы дальних облаков. Но над тарантасом дождь редел, и, приподнявшись, Ивлев, весь закиданный грязью, с удовольствием завалил назад отяжелевший верх и свободно вздохнул пахучей сыростью поля. Он глядел на приближающуюся усадьбу, видел наконец то, о чем слышал так много, но по-прежнему казалось, что жила и умерла Лушка не двадцать лет тому назад, а чуть ли не во времена незапамятные. По долине терялся в куге след мелкой речки, над ней летала белая рыбалка. Дальше, на полугоре, лежали ряды сена, потемневшие от дождя; среди них, далеко друг от друга, раскидывались старые серебристые тополи. Дом, довольно большой, когда-то беленый, с блестящей мокрой крышей, стоял на совершенно голом месте. Не было кругом ни сада, ни построек, только два кирпичных столба на месте ворот да лопухи по канавам. Когда лошади вброд перешли речку и поднялись на гору, какая-то женщина в летнем мужском пальто, с обвисшими карманами, гнала по лопухам индюшек. Фасад дома был необыкновенно скучен: окон в нем было мало, и все они были невелики, сидели в толстых стенах. Зато огромны были мрачные крыльца. С одного из них удивленно глядел на подъезжающих молодой человек в серой гимназической блузе, подпоясанной широким ремнем, черный, с красивыми глазами и очень миловидный, хотя лицо его было бледно и от веснушек пестро, как птичье яйцо. Нужно было чем-нибудь объяснить свой заезд. Поднявшись на крыльцо и назвав себя, Ивлев сказал, что хочет посмотреть и, может быть, купить библиотеку, которая, как говорила графиня, осталась от покойного, и молодой человек, густо покраснев, тотчас повел его в дом. «Так вот это и есть сын знаменитой Лушки!» — подумал Ивлев, окидывая глазами все, что было на пути, и часто оглядываясь и говоря что попало, лишь бы лишний раз взглянуть на хозяина, который казался слишком моложав для своих лет. Тот отвечал поспешно, но односложно, путался, видимо, и от застенчивости, и от жадности; что он страшно обрадовался возможности продать книги и вообразил, что сбудет их недешево, сказалось в первых же его словах, в той неловкой торопливости, с которой он заявил, что таких книг, как у него, ни за какие деньги нельзя достать. Через полутемные сени, где была настлана красная от сырости солома, он ввел Ивлева в большую переднюю. — Тут вот и жил ваш батюшка? — спросил Ивлев, входя и снимая шляпу. — Да, да, тут, — поспешил ответить молодой человек. — То есть, конечно, не тут... они ведь больше всего в спальне сидели... но, конечно, и тут бывали... — Да, я знаю, он ведь был болен, — сказал Ивлев. Молодой человек вспыхнул. — То есть чем болен? — сказал он, и в голосе его послышались более мужественные ноты. — Это всё сплетни, они умственно нисколько не были больны... Они только все читали и никуда не выходили, вот и всё... Да нет, вы, пожалуйста, не снимайте картуз, тут холодно, мы ведь не живем в этой половине... Правда, в доме было гораздо холоднее, чем на воздухе. В неприветливой передней, оклеенной газетами, на подоконнике печального от туч окна стояла лубяная перепелиная клетка. По полу сам собою прыгал серый мешочек. Наклонившись, молодой человек поймал его и положил на лавку, и Ивлев понял, что в мешочке сидит перепел; затем вошли в зал. Эта комната, окнами на запад и на север, занимала чуть ли не половину всего дома. В одно окно, на золоте расчищающейся за тучами зари, видна была столетняя, вся черная плакучая береза. Передний угол весь был занят божницей без стекол, уставленной и увешанной образами; среди них выделялся и величиной и древностью образ в серебряной ризе, и на нем, желтея воском, как мертвым телом, лежали венчальные свечи в бледно-зеленых бантах. — Простите, пожалуйста, — начал было Ивлев, превозмогая стыд, — разве ваш батюшка... — Нет, это так, — пробормотал молодой человек, мгновенно поняв его. — Они уже после ее смерти купили эти свечи... и даже обручальное кольцо всегда носили... Мебель в зале была топорная. Зато в простенках стояли прекрасные горки, полные чайной посудой и узкими, высокими бокалами в золотых ободках. А пол весь был устлан сухими пчелами, которые щелкали под ногами. Пчелами была усыпана и гостиная, совершенно пустая. Пройдя ее и еще какую-то сумрачную комнату с лежанкой, молодой человек остановился возле низенькой двери и вынул из кармана брюк большой ключ. С трудом повернув его в ржавой замочной скважине, он распахнул дверь, что-то пробормотал, — и Ивлев увидел каморку в два окна; у одной стены ее стояла железная голая койка, у другой — два книжных шкапчика из карельской березы. — Это и есть библиотека? — спросил Ивлев, подходя к одному из них. И молодой человек, поспешив ответить утвердительно, помог ему растворить шкапчик и жадно стал следить за его руками. Престранные книги составляли эту библиотеку! Раскрывал Ивлев толстые переплеты, отворачивал шершавую серую страницу и читал: «Заклятое урочище»... «Утренняя звезда и ночные демоны»... «Размышления о таинствах мироздания»... «Чудесное путешествие в волшебный край»... «Новейший сонник»... А руки все-таки слегка дрожали. Так вот чем питалась та одинокая душа, что навсегда затворилась от мира в этой каморке и еще так недавно ушла из нее... Но, может быть, она, эта душа, и впрямь не совсем была безумна? «Есть бытие, — вспомнил Ивлев стихи Баратынского, — есть бытие, но именем каким его назвать? Ни сон оно, ни бденье, — меж них оно, и в человеке им с безумием граничит разуменье...» Расчистило на западе, золото глядело оттуда из-за красивых лиловатых облаков и странно озаряло этот бедный приют любви, любви непонятной, в какое-то экстатическое житие превратившей целую человеческую жизнь, которой, может, надлежало быть самой обыденной жизнью, не случись какой-то загадочной в своем обаянии Лушки... Взяв из-под койки скамеечку, Ивлев сел перед шкапом и вынул папиросы, незаметно оглядывая и запоминая комнату. — Вы курите? — спросил он молодого человека, стоявшего над ним. Тот опять покраснел. — Курю, — пробормотал он и попытался улыбнуться. — То есть не то что курю, скорее балуюсь... А, впрочем, позвольте, очень благодарен вам... И, неловко взяв папиросу, закурил дрожащими руками, отошел к подоконнику и сел на него, загораживая желтый свет зари. — А это что? — спросил Ивлев, наклоняясь к средней полке, на которой лежала только одна очень маленькая книжечка, похожая на молитвенник, и стояла шкатулка, углы которой были обделаны в серебро, потемневшее от времени. — Это так... В этой шкатулке ожерелье покойной матушки, — запнувшись, но стараясь говорить небрежно, ответил молодой человек. — Можно взглянуть? — Пожалуйста... хотя оно ведь очень простое... вам не может быть интересно... И, открыв шкатулку, Ивлев увидел заношенный шнурок, снизку дешевеньких голубых шариков, похожих на каменные. И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики, некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения. Насмотревшись, Ивлев осторожно поставил шкатулку на место; потом взялся за книжечку. Это была крохотная, прелестно изданная почти сто лет тому назад «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым». — Эту книжку я, к сожалению, не могу продать, — с трудом проговорил молодой человек. — Она очень дорогая... они даже под подушку ее себе клали... — Но, может быть, вы позволите хоть посмотреть ее? — сказал Ивлев. — Пожалуйста, — прошептал молодой человек. И, превозмогая неловкость, смутно томясь его пристальным взглядом, Ивлев стал медленно перелистывать «Грамматику любви». Она вся делилась на маленькие главы: «О красоте, о сердце, об уме, о знаках любовных, о нападении и защищении, о размолвке и примирении, о любви платонической»... Каждая глава состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликатно отмечены пером, красными чернилами. «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни, — читал Ивлев. — Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. — Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью. — Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной. — Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает. — Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки...» Затем шло «изъяснение языка цветов», и опять кое-что было отмечено: «Дикий мак — печаль. Вереск-лед — твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница — сладостные воспоминания. Печальный гераний — меланхолия. Полынь — вечная горесть»... А на чистой страничке в самом конце было мелко, бисерно написано теми же красными чернилами четверостишие. Молодой человек вытянул шею, заглядывая в «Грамматику любви», и сказал с деланной усмешкой: — Это они сами сочинили... Через полчаса Ивлев с облегчением простился с ним. Из всех книг он за дорогую цену купил только эту книжечку. Мутно-золотая заря блекла в облаках за полями, отсвечивала в лужах, мокро и зелено было в полях. Малый не спешил, но Ивлев не понукал его. Малый рассказывал, что та женщина, которая давеча гнала по лопухам индюшек, — жена дьякона, что молодой Хвощинский живет с нею. Ивлев не слушал. Он все думал о Лушке, о ее ожерелье, которое оставило в нем чувство сложное, похожее на то, какое испытал он когда-то в одном итальянском городке при взгляде на реликвии одной святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь!» — подумал он. И, вынув из кармана «Грамматику любви», медленно перечитал при свете зари стихи, написанные на ее последней странице.